Неточные совпадения
В ворота гостиницы губернского города nn въехала довольно красивая рессорная небольшая бричка, в какой ездят холостяки: отставные подполковники, штабс-капитаны, помещики, имеющие около сотни душ крестьян, — словом, все те, которых
называют господами средней руки.
— Я хочу сказать, что в мой рот впихнули улей и сад. Будьте счастливы,
капитан. И пусть счастлива будет та, которую лучшим грузом я
назову, лучшим призом «Секрета»!
Тревожился поминутно
капитан, тревожился и дед, и не раз, конечно,
назвал лоцмана за неявку «каторжным». Он побежал в двадцатый раз вниз. Вдруг
капитан послал поспешно за ним.
— Здравствуй,
капитан [Туземцы Восточной Сибири всех государственных служащих в обращении
называли капитанами.], — сказал пришедший, обратясь ко мне.
К десяти часам утра я был уже под сретенской каланчой, в кабинете пристава Ларепланда. Я с ним был хорошо знаком и не раз получал от него сведения для газет. У него была одна слабость. Бывший кантонист, десятки лет прослужил в московской полиции, дошел из городовых до участкового, получил чин коллежского асессора и был счастлив, когда его
называли капитаном, хотя носил погоны гражданского ведомства.
Была еще во дворе
капитана характерная фигура, работник Карл, или, как его
называли на польский лад, — Кароль.
Затем мой брат, еще недавно плохо учившийся гимназист, теперь явился в качестве «писателя».
Капитан не то в шутку, не то по незнанию литературных отношений
называл его «редактором» и так, не без гордости, рекомендовал соседям.
Себя автор
называл не иначе, как «сиротой — дворянином», противника — «именующимся
капитаном» (мой дядя был штабс —
капитаном в отставке), имение его называлось почему-то «незаконно приобретенным», а рабочие — «безбожными»… «И как будучи те возы на дороге, пролегающей мимо незаконно приобретенного им, самозванцем Курцевичем, двора, то оный самозванный
капитан со своей безбожною и законопротивною бандою, выскочив из засады с великим шумом, криком и тумультом, яко настоящий тать, разбойник и публичный грабитель, похватав за оброти собственных его сироты — дворянина Банькевича лошадей, а волов за ярма, — сопроводили оных в его, Курцевича, клуню и с великим поспехом покидали в скирды.
«
Капитан Дювернуа? Его солдаты смешно
называют: Довернинога. А вот тоже, говорят, был какой-то генерал Будберг фон Шауфус, — так его солдаты окрестили: Будка за цехаузом. Нет, Дювернуа скуп и не любит меня — я это знаю…»
Сломанный нравственно, больной физически, Калинович решился на новый брак единственно потому только, что ни на что более не надеялся и ничего уж более не ожидал от жизни, да и Настенька, более уж, кажется, любившая Калиновича по воспоминаниям, оставила театр и сделалась действительною статскою советницею скорее из сознания какого-то долга, что она одна осталась в мире для этого человека и обязана хоть сколько-нибудь поддержать и усладить жизнь этой разбитой, но все-таки любезной для нее силы, и таким образом один только
капитан стал вполне наслаждаться жизнию, заправляя по всему дому хозяйством и постоянно
называя племянника и племянницу: «ваше превосходительство».
— Чему это,
капитан, вы смеетесь? — спрашивал его Петр Михайлыч. Он всегда
называл брата «
капитаном».
«Ах, скверно!» подумал Калугин, испытывая какое-то неприятное чувство, и ему тоже пришло предчувствие, т. е. мысль очень обыкновенная — мысль о смерти. Но Калугин был не штабс-капитан Михайлов, он был самолюбив и одарен деревянными нервами, то, что
называют, храбр, одним словом. — Он не поддался первому чувству и стал ободрять себя. Вспомнил про одного адъютанта, кажется, Наполеона, который, передав приказание, марш-марш, с окровавленной головой подскакал к Наполеону.
— Лебядкин? А, это отставной
капитан; прежде он только штабс-капитаном себя
называл…
Если я мальчик, как
назвала меня однажды бойкая девушка с корзиной дынь, — она сказала: «Ну-ка, посторонись, мальчик», — то почему я думаю о всем большом: книгах, например, и о должности
капитана, семье, ребятишках, о том, как надо басом говорить: «Эй вы, мясо акулы!» Если же я мужчина, — что более всех других заставил меня думать оборвыш лет семи, сказавший, становясь на носки: «Дай-ка прикурить, дядя!» — то почему у меня нет усов и женщины всегда становятся ко мне спиной, словно я не человек, а столб?
Одно время им казалось смешным
называть Рыбникова фамилиями разных японских полководцев, тем более что добродушие штабс-капитана, по-видимому, не имело границ.
Капитан жил бережливо: в карты не играл, кутил редко и курил простой табак, который он, неизвестно почему,
называл не тютюн, а самброталический табак.
Капитан еще прежде нравился мне: у него была одна из тех простых, спокойных русских физиономий, которым приятно и легко смотреть прямо в глаза; но после этого разговора я почувствовал к нему истинное уважение.
Перед отъездом моим на Кавказ я был у нее: старушка очень обрадовалась, что я увижу ее Пашеньку (как она
называла старого, седого
капитана) и — живая грамота — могу рассказать ему про ее житье-бытье и передать посылочку.
—
Капитан Чарыковский, —
назвал его Колтышко, подводя к нему студента.
Когда седоки хотели, было, садиться, этот кучер, которого
называли капитаном, сказал...
Этот странный извозчик, которого
называли капитаном и который, по всем признакам, занимался своей теперешней профессией случайно, давно уже интересовал и доктора, и Ашанина. И Володя осторожно спросил...
Ашанин весело смеялся, возвратившись в свою каюту, и на другой день сообщил о попытке сделать из него католика миссис Уайт и
капитану. Англичанка
назвала своего поклонника хитрецом, а
капитан хохотал, как сумасшедший.
Однако разговор кое-как шел и, верно, продолжался бы долее ввиду решительного нежелания гостей отойти от стола с закуской, если бы
капитан не пригласил их садиться за стол и не усадил королеву между собой и доктором Федором Васильевичем, чем вызвал, как показалось Володе, быть может, и слишком самонадеянно, маленькую гримаску на лице королевы, не имевшей, по всей вероятности, должного понятия о незначительном чине Володи, обязывающем его сесть на конце стола, который моряки
называют «баком», в отличие от «кормы», где сидят старшие в чине.
«Все это, конечно, показывает благородство адмирала, но все-таки лучше, если бы таких выходок не было!» — думал Ашанин, имея перед глазами пример
капитана. И, слушая в кают-компании разные анекдоты о «глазастом дьяволе», — так в числе многих кличек
называли адмирала, — он испытывал до некоторой степени то же чувство страха и вместе захватывающего интереса, какое, бывало, испытывал, слушая в детстве страшную нянину сказку.
И, не дожидаясь ответа, вполне уверенный, вероятно, что ответ будет утвердительный, адмирал направился быстрой походкой к фронту офицеров и, снова сняв фуражку, сделал общий поклон.
Капитан называл фамилию каждого, и адмирал приветливо пожимал всякому руку. Поленова и Степана Ильича, с которыми раньше плавал, он приветствовал, как старых знакомых.
Все это сразу припомнил, стоя над спящей Милицей
капитан Любавин и мысль воспользоваться снова услугой этих «дитятей», как
называли этих двух юных разведчиков в их отряде, осенила голову их начальника. Разумеется, то, чего не сделают взрослые — сделают эти дети. Они незаметнее, чем кто-либо другой, проникнут в селение и разведают о числе неприятельских сил. Только бы дать им отоспаться хорошенько, запастись свежими силами и бодростью духа, так необходимыми в это тяжелое боевое время.
Гуськантини, как его опять
назвал Ш., тоже пригласили в партию, но, перед тем как начинать игру, он, видимо борясь между удовольствием, которое ему доставило это приглашение, и каким-то страхом, отвел в сторону штабс-капитана Ш. и стал что-то нашептывать ему.
Предположение мое тотчас же подтвердилось.
Капитан Крафт попросил водки,
назвав ее горилкой, и ужасно крякнул и закинул голову, выпивая рюмку.
Теркин не хотел поднимать истории. Он мог отправиться к
капитану и сказать, кто он. Надо тогда выставляться,
называть свою фамилию, а ему было это неудобно в ту минуту.
Не будь необходимости проехать до Нижнего тихонько, не
называя себя, избегая всякого повода выставляться, он бы и теперь заставил
капитана «прибрать всю эту нечисть» внутрь, приказать татаркам сидеть в каютах, чт/о обыкновенно и делается на пароходах получше, с б/ольшим порядком.
Офицер, привезший Последнего Новика, вошел в эту лодку и объяснил говорившему с ним
капитану (ибо он его так
называл), что нашел какого-то подозрительного человека, который, сколько мог различить в темноте, должен быть раскольник, и что он, для всякой предосторожности, почел нужным связать его и привезти с собою.
Роза вздрогнула, выдираясь из объятий
капитана. Ад был в груди ее; но она выдавила улыбку на свое лицо,
называла мучителя милым, добрым господином, целовала его поганые руки.
В перестрелках мы потеряли ранеными
капитана Янчуковского, поручиков Оглоблева и Серпуховитинова и врача «Красного Креста» Рышкова (я ошибочно
назвал его в одной из корреспонденций Лешковым).
Назвать ее хорошенькой нельзя было, но, с одной стороны, молодость (ей было с небольшим двадцать лет), свежесть, румяные щечки, из которых кровь, казалось, готова была брызнуть, девственные формы, искусная работа сереньких глаз, то бросающих мимоходом на свою жертву меткие стрелы, то покоящихся на ней в забытьи сладострастной неги; с другой же стороны жена, давно больная от испуга после родов во время пожара, — все это приготовило
капитана к падению.
В сердцах Подсохин мысленно
назвал капитана человеком черствым, не одаренным от природы чувством высокого и прекрасного; но, крепко сохраняя субординацию, перестал с того времени писать служебные бумаги пространно и кудревато.
Кто сказал бы мне, что я буду солдатом и
капитаном драгунов на службе у Бонапарта, как мы его бывало
называли.
— Ах, полно пожалуста, можешь ли ты быть не во́ время, — сказал Борис. — Борис ввел его в комнату, где был накрыт ужин, познакомил с гостями,
назвав его и объяснив, что он был не статский, но гусарский офицер, его старый приятель. — Граф Жилинский, le comte N. N., le capitaine S. S., [Граф Н. Н.,
капитан С. С.] —
называл он гостей. Ростов нахмуренно глядел на французов, неохотно раскланивался и молчал.